В мире современной литературы есть множество фамилий, но мало имен. Евгений Водолазкин – один из немногих, чье творчество заняло определенную литературную нишу и нашло свою публику среди читателей разных социокультурных кругов. Романы «Соловьев и Ларионов», «Лавр» и «Авиатор» – удивительные произведения, отразившие особое отношение автора к историческому процессу и личности человека. Евгений Водолазкин – финалист престижных литературных премий, таких как «Национальный бестселлер», «Русский Букер», «НОС» и «Книга года», лауреат премий «Ясная Поляна», «Большая книга», «Русский Рим», Премии Александра Солженицына, национальной премии «Русские рифмы, Русское слово» и других.
Творчеством современного писателя заинтересовался и театр: молодой режиссер Елизавета Бондарь обратилась к повести «Близкие друзья», рассказывающей о жизни трех немецких друзей времен Второй мировой войны. Премьера состоялась в марте на Малой сцене ТЮЗа имени Брянцева. О том, какими преимуществами обладают драматурги, что на самом деле представляет собой время и какое впечатление на автора произвела постановка, Евгений Водолазкин рассказал в интервью корреспонденту «Петербургского авангарда».
Евгений Германович, с чем связан ваш интерес к довольно отдаленному прошлому? События повести «Близкие друзья» описывают Вторую мировую войну, роман «Лавр» и — пятнадцатый век…
Прошлое само по себе не может быть интересно, или оно интересно в весьма ограниченном смысле. На самом деле, прошлое чаще всего интересует как зеркало для настоящего. Через прошлое люди лучше понимают свою собственную жизнь и современность. Мне кажется, что тексты, которые появились в последние годы – будь то романы Гузель Яхиной «Зулейха открывает глаза» и «Дети мои», будь то роман Захара Прилепина «Обитель», будь то роман Алексея Варламова «Душа моя Павел» – вроде бы о прошлом, но в большой степени о настоящем. Прошлое дает много уроков, поэтому его можно «применять» с пользой. Мы с Еленой Шубиной придумали термин «неисторический роман», который впервые был использован по отношению к роману «Лавр». Он повествует о Средневековье, но в какой-то степени и о современности. Я думаю, в эту парадигму встраивается и моя повесть «Близкие друзья».
В повести восприятие времени весьма зыбко: главный герой Ральф не живет в настоящем. Для вас размышления о категории времени – важный смысловой аспект каждого произведения?
Вообще, я считаю, что будущего не существует, потому что будущее приходит в форме настоящего. Будущее – не более чем наши фантазии, которые чаще всего не сбываются. Ральф живет прошлым, потому что у него отобрали настоящее – его послали на войну и бросили в эту бойню. Но он не хочет так жить, хочет «забыться и заснуть» и рассматривать реальность как дурной сон. При этом он хочет видеть настоящие, красочные сны, которые погружают его в воспоминания о Мюнхене и Эрнестине. После войны, женясь на Эрнестине, он наслаждается настоящим, будущее ему просто не нужно. Когда же он стареет, то боится будущего, потому что ничего хорошего оно не готовит, только расставание с Эрнестиной.
Ральф – человек совершенно не футуристического склада характера, но, несмотря на то что настоящее его устраивает, для него продолжает существовать прошлое. На войне осталось очень многое – кусок его жизни, страшный, но его. Он чувствует свою вину за то, что он вернулся с войны, а его друг – нет, что он женился на Эрнестине, а его друг лежит на Мюнхенском кладбище. У него много разных вин – вина перед другом, перед Россией. Он хорошо осознает свою вину перед Россией, пытается ее как-то загладить – помогает молодой русской паре.
Я видел таких людей в Германии – старики, зная, что я русский, подходили ко мне и говорили: «Простите, мы столько всего ужасного сделали в России». Мне трудно было им что-то ответить, потому что у меня нет права прощать или не прощать, это могли бы сделать два моих деда – один брал Берлин, другой погиб в танке в 1943 году. Я могу только порадоваться, что люди искренне раскаялись в той части вины, которая на их совести. Надо понимать, что в эту войну их привело не желание воевать, а приказ, обстоятельства, судьба, и они воевали, уже тогда испытывая очень горькие чувства.
Время спектакля текуче и непостоянно, что создает иллюзию взаимопроникновения событий. Главный герой вспоминает прошлое, пытаясь сложить свою жизнь в единую картину. В вашей повести события линейны. Этот прием не разрушил эстетическую канву вашей повести?
Моя повесть выстроена в строго хронологическом порядке, что у меня редкость, потому что обычно времена в моих произведениях любят смешиваться. В спектакле хронология была разрушена, и это было сделано очень хорошо, потому что это соответствует моим идеям – отсутствию времени в глубоко понятом смысле. В спектакле время распалось, как циновка распадается на соломинки. Остались события в их вневременном измерении…
Евгений Германович, в спектакле тема войны плотно соприкасается с темой любви. Оказалось ли близким вам такое прочтение вашей повести?
О любви в спектакле говорится больше, чем в повести: совместная работа режиссера Елизаветы Бондарь и автора инсценировки Юлии Поспеловой заостряет тот конфликт, который существует в повести – непримиримый конфликт любви и смерти. В спектакле ярко и выпукло дана любовь, и ярко и экспрессивно отражена смерть. Война – это смерть. Если человек не умирает на войне, то он совершенно меняется, становится не тем, кем был прежде. Война выжигает человека изнутри, дает ему новое наполнение. Ральф, который уходил на войну домашним ребенком, вернулся совершенно опустошенным человеком. И он учится жить и любить заново. Мне симпатично прочтение моей повести в таком ключе.
Пространство спектакля – важный формальный прием, оказывающий влияние на смысловое содержание повести. Зрители сидят в застекленной оранжерее, а артисты находятся по другую сторону прозрачных стекол, перемещаюсь по периметру замкнутого пространства. Зачем режиссеру понадобился данный прием?
Лиза сделала спектакль для театральных гурманов. Сама идея очень интересная, потому что у меня было такое ощущение, что я сел в батискаф и погружаюсь на какую-то очень большую глубину, вижу жизнь, которая происходила несколько десятилетий назад. В разных окнах с четырех сторон ходят, ведут диалоги, умирают, любят друг друга. В этот момент актеры перестают быть актерами: данное сценическое решение обеспечило какой-то дополнительный заряд искренности спектакля. Кроме того, спектакль очень хорошо поставлен. Все смещено: актеры ходят вокруг зрителей, и обычной сценографией было бы не обойтись, здесь нужно было придумать ходы, которые обеспечили пространство вокруг зрителя.
Как вы можете интерпретировать сцену рождественского ужина, в которой все герои сидят в заячьих масках?
Я могу только догадываться, что это значит. Заяц – странное животное, боязливое, и, может быть, здесь оно символизирует, что все участники ужина боятся друг другу что-то сказать. Более того, это обозначает, что у каждого героя есть своя маска, люди ведут себя неестественно. Хорошие решения предполагают несколько трактовок, и каждый зритель видит что-то свое. Собственно, так я пишу свои романы: у них много адресатов – это не какая-то одна группа людей. В романе «Лавр» люди верующие видят житие, и это справедливо. Люди интеллектуальной элиты видят в нем авангардистский роман, что тоже правильно. Есть всегда несколько кодов, замков, к которым каждый из читателей или зрителей может подойти со своим ключом.
Очень необычен образ Эрнестины. Что вы можете сказать о героине?
Это – женщина-война, очень чувственная, энергичная, настоящая femme fatale, с такой надо быть очень осторожным. С Эрнестиной не соскучишься: ее идеи, манера поведения, равнодушие к вопросам верности, преданности – поражает. Она вдруг выходит замуж за зубного врача, мерзавца и фашиста, и говорит: «Так получилось, это жизнь». Она до конца не осознает, что виновата. Ральф, напротив, всячески осознает свою вину.
Когда Эрнестина погибает, возникает ощущение возмездия.
До некоторой степени да, но умирает она совершенно другой. Человеку свойственно меняться и развиваться: она превращается в умудренную жизнью старую женщину, и в этом качестве она гораздо симпатичнее и вызывает сочувствие.
Евгений Германович, расскажите о ваших впечатлениях от игры актеров.
Впечатления самые сильные. Все актеры играют прекрасно. Николай Иванов – великолепный актер. Я смотрел на него, не отрываясь – он просто жил, а не играл. В Петербурге я хожу в БДТ, в Малый драматический, в Театр Ленсовета, Театр комедии. Раньше я не бывал в ТЮЗе, потому что думал, что уже не очень юный зритель, о чем искренне пожалел, когда увидел, как прекрасно здесь ставятся спектакли для разных поколений зрителей.
Как вы считаете, насколько важно, чтобы автор принимал участие в постановке спектакля, написанного по его произведению?
Если режиссер считает это допустимым, то почему бы нет? Я читал первоначальную инсценировку повести, она отличалась от конечного варианта довольно сильно. Проза и драматургия – разные виды искусства. Это что-то из области однофамильцев – называются так же, но суть разная. Если сравнивать повесть «Близкие друзья» с инсценировкой, то очевидно, что драматическое произведение было создано заново. Оно базировалось на прозаическом тексте, но этот мир был создан с самого начала, и это правильно.
Если сценарист излишне трепетно относится к авторскому тексту, он создаст просто его краткую версию, изложение, что неинтересно. А в данном случае речь идет не об изложении, а о продолжении, развитии; какие-то вещи в спектакле показаны лучше, чем в повести. Но в целом возможности драмы все же меньше, чем возможности прозаического жанра. Драма – это прожектор, который выбирает из повести отдельные моменты, зато освещает так ярко, как они не были отражены в повести.
Беседовала Елизавета Ронгинская
