Уланбек, вы с Шекспиром, как и с Островским поступите? В «Грозе» вы вывели нового героя — Кота — друга Катерины. А в «Зимней сказке» зрители вновь станут свидетелями необычного поворота? Я не задумываюсь о том, буду ли я чем-то удивлять. Это все рождается в момент сочинения. Да, у меня есть дополнительные персонажи, я их выдумал: Некто-старый дуралей, Шут, который играет сквозную историю бродяги по имени Автолик. Шут пробует себя на многих работах и становится вором. Это больше комедийная линия. И весь наш спектакль тоже примеряет некую маску комедии. Мы хулиганим. Вместе с актерами, с художником? Все вместе. Большой акцент у нас на костюмы: они очень выразительные, и это заслуга Юлиана Табакова. Композитор Фаустас Латенас придумал звучание пространства. А по драматургии меня особенно взволновала тема принца Мамилия. Он погибает в первой части спектакля. В этом можно усмотреть трагическую историю Гамлета, родного сына Шекспира, который умер в 11 лет. Историки биографии драматурга полагают, что именно с этого события начинается трагический период его пьес. В «Зимней сказке» присутствует смерть и в то же время оживают некоторые персонажи из других шекспировских пьес, есть попытка примирения противоборствующих сил. А разве не ревность — основная тема спектакля? Там не просто ревность. Она не такая голая и не на страсти основана, это не ревность Отелло. Ревность — как отправная точка, как причина для разрушения мира героев. И дело все же не в ревности, а в угасании чувств, жизненных токов, энергии. Это состояние увядания и слабость человеческой природы мучает короля Леонта, который подозревает в измене свою жену Гермиону. Актуальная тема. Теперь у нас энергия уходит в бесконечные виртуальные, визуальные вещи. Вы насыщаете свою «Сказку» сегодняшним пониманием? Мы насыщаем просто пониманием. Но в любом случае сегодняшним. Мы не придумываем спектакль, в котором осовремениваем героев, мы не вручаем им мобильники и ноутбуки. Просто темы эти вечные. Нам самим интересно, как может быть рассказана эта история сегодня. Для меня как для режиссера важно вскрыть темы так, как они были заложены автором, а не построить какую-то структуру, которая будет спорить с этой темой. Нет попытки посмеяться, пошутить, рассказать что-то современное. Я пытаюсь с артистами понять, зачем человеку, который прощается с этим миром, нужна эта очень грустная сказка. Вы встречаете в артистах желание покопаться в этом материале? У них есть жажда этого состояния — поиска, нащупывания своих героев. Многое было найдено совместно. Я вижу, как глубоко и интересно вскрывает Леонта Александр Иванов. Он исследует, что происходит с человеком, когда он пытается зажечь то, что уже зажечь, кажется, невозможно. Где берет он эту энергию? Николай Николаевич Иванов играет пастуха — аллегория с королем Лиром, который потерял любимую дочь. А в этой истории он находит свою дочь. У Шекспира есть потребность своим героям дать вторую жизнь. Автор по сути не может бросить своих персонажей. Они продолжают жить. Вы чувствуете в себе потребность заниматься Шекспиром и дальше? Все зависит от того, что у нас получится. Есть предложения из другого театра. Но мне очень важно, услышим ли мы друг друга с автором. Смогу ли я донести заложенное Шекспиром? Если я услышу этот отклик, если получится передать посыл драматурга в театральной форме, это будет неким доказательством того, что я получаю благословение от автора. «Гроза» неслучайно возникла в театре Вахтангова? Все произошло благодаря актрисе Евгении Крегжде. Мы давно знакомы и дружим. Я на тот момент хотел вернуться в театр, но не предпринимал никаких попыток. Ряд каких-то разочарований и отсутствие материального достатка подвигли меня к тому, что я ушел в сериалы, делал телевизионные проекты. Но внутри все равно было желание вернуться в театральный мир — куда, с чем конкретно — я не знал. Когда поступило предложение от Римаса Туминаса, то у нас с Женей совпали желания и ощущения. Гроза — она же чувствуется, она нависла, и сейчас атмосфера сгущается. Почему Катерина у вас не бросается с обрыва, а улетает? И почему возник Кот как главный персонаж? Я много думал про смерть Катерины. Для меня не существует там смерти. Есть фраза: «Одна только капля, одна капля крови на виске». Кто-то говорит: об якорь расшибла голову. Можете представить человека, падающего с утеса и разбивающего голову об якорь? Это ж жуткое зрелище. А у Катерины лишь капля крови на виске. Есть поверье: так покидают этот мир ангелы. Но ангелы не умирают, а возносятся. И я придумал смерть Катерины не как падение, а как взлет. Сначала придумал для нее Минотавра — некое существо, которое было бы с ней всегда рядом, было помощником и поверенным. Постепенно это существо превратилось в кота. Во всех культурах прошлого присутствует кот. Он проживает девять жизней. И водит нас по другим мирам. Все легенды вдруг совпали, и вечное фейсбучное котолюбие тоже наложилось. Ваш тандем с художником Юлианом Табаковым возник благодаря Шекспиру? Да, я увидел постановку «Троян и Крессида» Римаса Туминаса в Театре Вахтангова. Очень хороший спектакль, который оформлял Юлиан. Потрясающее режиссерское решение и прекрасная работа художника: нависшее огромное бревно на сцене, апокалиптическая атмосфера. Но тогда Москва не была готова. Это же был начальный период Римаса Владимировича в театре. Зритель привык смотреть что-то другое, не принял новую эстетику. И тогда Римасу пришлось пожертвовать этим спектаклем. Чтобы закрыть какие-то другие спектакли, он отдал и свою прекрасную постановку. Потом мы хотели работать с Юлианом в «Грозе», но не совпали по графику. Потом сделали с Юлианом «Двое на качелях» в Вильнюсе. «Зимняя сказка» — наша вторая работа с ним. А вы Римаса не хотите пригласить на премьеру? Один Шекспир «закрылся», второй возникu2026 Да, очень хочу. Мне важна его оценка. И это было бы действительно символично. Уланбек, у вас есть стремление осесть в каком-то театре? Сейчас мне больше нравится свобода. Но в будущем — скорее, да, чем нет. Если возникнет ощущение, что ты нашел людей одной группой крови, то можно работать долго и делать именно свой театр. В театре Et Setera вы поставили много лет назад «Барабаны в ночи». Вы были довольны результатом? Не во всем. Понимания и нужного отзвука в актерах этого театра я не получил. Думаю, дело и в моей неопытности, амбициях, гордыне, да и Брехт и Et Setera не сочетаются. Хотя работа художника Юрия Гальперина, уже покойного, была прекрасна. Мы с ним сделали «Ночь ошибок» в Уфе, в Театре драмы. В Уфе получился спектакль? Да, получился. Хотя я был еще совсем молод — недавний студент. И там была плохая история с руководством театра. Возникла ревность худрука. В течение года спектакль был разрушен. Без моего ведома он убрал придуманных персонажей. А потом спектакль закрыли, хотя он был эстетически очень красивым и крепким. Вы — человек, родившийся на другой территории; вам трудно было адаптироваться к московской жизни? Я про себя формулу вывел: человек, родившийся в Советском Союзе, в мусульманской стране, живущий в христианском мире и осознающий себя в учении буддизма. В какой-то момент нашей истории мы выживали, практически спасали себя. А потом возникла уверенность в том, что надо заниматься только тем делом, которое нравится, тогда в твоей жизни появляется смысл. Конечно, меня ломало в российской столице. Я был обязан меняться, иначе бы пропал. Я хотел поступать на кинорежиссуру, но поступил в Щепкинское училище, и там с меня спало много первых тяжелых слоев, которые я придумал, выстраивая некую защиту вокруг себя. В том мире, в котором я жил, не очень модно было быть начитанным, и я до сих пор чувствую свою необразованность. Но мне всегда нравилось читать, мне были интересны истории, которые я нахожу в книгах. А за окном тем временем шла другая жизньu2026 Где вам комфортно, где ваш дом теперь? Я вечно чужой среди своих, свой среди чужих. Я приезжаю на родину и понимаю, что уже оторван от местной жизни и культуры. Приезжаю сюда и не могу сказать, что я русский человек. Поэтому я перестал по этому поводу рефлексировать. И тем не менее вы нашли своих единомышленников, свой путь? Возможно. Главное, я избавился от ненужных амбиций. Через буддизм. Приходишь к спокойствию, к осознанности. К пониманию того, что многие цели не стоят тех сил и энергии, которые приходилось затрачивать. Ваш земляк Чингиз Айтматов повлиял на вас? Да, у меня была встреча с ним. Я учился в Щепке. Мы подготовили композицию по его произведениям, пригласили Айтматова, и он пришел. Потом была беседа с ним. Я задавал какие-то вопросы — я читал много его книг. Наверное, это заинтересовало его. Он взял мою руку, долго держал ее, что-то говорил. А я и не помню, что он мне говорил, я был поражен тем, что великий человек так просто общается со мной. Я стоял, улыбался и смотрел на него. Кстати, мы хотели в этом году поставить оперу по «Джамиле» Айтматова в Киргизии. Там большая необходимость в таком произведении о свободе, о выборе. Страна исламизируется, и это очень опасная ситуация. Только культура может спасти. Ответственны именно художники за повороты в сознании людей. Исламизация ограничивает человека в его выборе. Все религии на свете придуманы, чтобы человека ограничивать. Я имею ввиду религию как общественный договор, по каким законам жить. Когда-то это было актуально и необходимо. Даже если взять, например, десять заповедей — они ведь появились в том обществе, где все время происходят убийства, воровство, прелюбодейство, где нужно ограничивать людей страхом наказания, запретами. Если это до сих пор актуально, то значит, мы никуда не сдвинулись, и это страшно. Но существует и другая религия — индуистская: она возникла тогда, когда в обществе появился избыток всего, когда не нужно было бегать по пустыне в поисках пропитания, убивая соседние племена. Для меня пример осмысления пути — мой дед, который за свою почти столетнюю жизнь потерял шестерых детей и жену, много лет скитался, потом вернулся на землю отцов, женился вновь, снова родил шесть детей. Никогда не поздно начинать все заново. Беседовала ЕЛЕНА ДОБРЯКОВА
